Иван Александрович Гончаров на склоне лет повторил судьбу героя своего бессмертного романа – как и Обломов, он взял на воспитание детей. Ради них и решил на лето выбраться к морю – в Дуббельн.
Неожиданным семейством Иван Александрович обзавёлся в 1878 году. Скончался его долголетний слуга – немец Карл Трейгут, оставив вдову и троих детей – мал мала меньше. Конечно, Гончарову – закоренелому холостяку – проще было взять нового слугу, оставив Трейгутов самим решать свои проблемы. Но Гончаров был настоящим русским барином, не в обычаях которого было бросать слуг на произвол судьбы. Старшенькую, Саню, он в тот же год определил в известное в Петербурге Ивановское женское училище, младших, Лену и Васю, натаскивал по языкам сам – учил французскому и английскому. А через год вместе с семейством писатель наладился ездить на Рижское взморье. На девять сезонов Дуббельн становится его летним домом.
Выезжали, как правило, на всё лето. Если погода стояла хорошая, старались задержаться подольше, чтобы в петербургский «большой ад», по выражению Ивана Александровича, поспеть аккурат к новому учебному году.
Предпочитали останавливаться на одной и той же даче – на Господской улице, в доме латыша Посселя. (В советское время на этом месте был открыт Дом творчества писателей). Дача была холодная, но зато недорогая. «У меня 6 комнат, - шутливо описывал Гончаров петербургским знакомым свой дуббельнский дом, - в одной постель, в другой шкап с бельём, в третьей кувшин, в 4-й табакерка и носовой платок, в 5-й Вася, в 6-й сапоги. Внизу в парадных в 4-х апартаментах расположен женский персонал». Женский персонал – Лена, Саня и вдова – Александра Ивановна Трейгут.
Изо всех углов поочерёдно дули сквозняки. Иногда пол-лета пройдёт, пока наконец установится хорошая погода, и тогда на «вышке» - так называет он свой второй этаж, не так уж и плохо: над карнизом балкончика с утра поют ласточки, а сквозняки приятно освежают помещение в душный полдень.
К 6 июня – дню рождения Гончарова – Александра Ивановна непременно печёт пирог. Вкушают его на веранде. В этот день в Дуббельн обычно поступает несколько телеграмм от петербургских знакомых и друзей. «Телеграфы, телефоны, - ворчит Иван Александрович, - куда как разомчалась жизнь!»
Ежедневно после завтрака занятия с детьми. Саню он шутливо величает Лисой-Подьячихой, Васю – Старикоми-генералом. Детям скорее бы на улицу, к сверстникам, но их немного в округе. «Здесь Сане не с кем поиграть, - пишет Иван Александрович. – Есть девочка знакомая, но 14 лет, читает романы и заговаривает уже о «кавалерах» - следовательно, не годится».
В полдень дети, наконец, «на свободе», а Иван Александрович идёт на дуббельнский вокзал – отобедать. Вечерами в хорошую погоду его можно увидеть на пляже, в ненастье – на концертах в дуббельнском кургаузе. Несмотря на седьмой десяток, писатель оставался отменным пловцом. Дома, в Петербурге, его часто можно было увидеть на Неве, у Гагаринской набережной, где он купался в компании офицеров, гимназистов и чиновников. В Дуббельне сторонился шумных компаний. Отклонял он и все приглашения на званые вечера, ссылаясь на лета и недомогание. Когда члены рижского певческого объединения «Баян» пригласили Гончарова на торжества, которые намечались на взморье, он им отправил письмо, в котором умолял «простить и пощадить». В день выезда «Баяна», опасаясь, что письмо не дошло, дал ещё и телеграмму.
Родственники Николая Лескова, встретившие Гончарова на концерте в кургаузе, оставили такой портрет писателя; «Мы увидели очень пожилого человека среднего роста, довольно тучной комплекции, одетого в тёмную крылатку, с чёрным «котелком» на голове. По своей наружности он был похож на культурного коммерсанта или на отставного чиновника».
Многие в ту пору были склонны отождествлять писателя с героем его романа – Ильёй Ильичом Обломовым. Но это была поверхностная оценка. «Это же, как он себя называл, угрюмый нелюдим бывал жив, остроумен, когда оставался вдвоём или в самом небольшом кружке. Таким я его помню во время долгих прогулок по берегу моря на Рижском штранде, когда прелесть его ярких воспоминаний и рассказов заставляли спутника забывать свою усталость», - вспоминает столичный юрист Анатолий Кони.
«Наш старый приятель гораздо менее исключен и подозрителен, чем в Петербурге. Он разговорчив, радушен… отношения его к детям, которые живут вместе с ним, подчас трогательны», - сообщает летом 1880-го Кони петербургскому знакомому.
Когда по делам службы адвокат оставался в Петербурге, именно к нему из Дуббельна чаще всего писал Гончаров. Узнав, что Кони собирается в инспекционную поездку в связи со злоупотреблениями в глубинке, Гончаров восклицает в письме: «Но где взять 50 Анатолиев Фёдоровичей, чтобы внести дезинфекцию в 50 провинций?»
Годы берут своё. «Около меня ходит удар: то в ухо хлестнёт, то приходится на улице опереться на стенку, чтоб от головокружения не упасть – не так ноги коченеют. Я не боюсь собственного удара, т.е. решительного, наповал, но я боюсь его хвоста, боюсь ударов по частям, что может затянуться», - пишет он Кони в 1887-м.
Сильнейшие боли причиняет болезнь глаза – зрительного нерва и сетчатки. Именно рижские медики принимают решение об операции по удалению глаза.
Последний раз Гончаров со своими воспитанниками выезжает в Дуббельн в 1888 году. Поселился он на другой даче – в доме Штрицки, по Мариенбадской, 35. Это уже не прежняя «великолепная вилла Посселя». «Вот видите, как я здесь живу; хорошему попугаю было бы плохо, а соседи находят, что помещение моё ещё слишком роскошно», - жалуется он знакомому. Единственная отрада – большой тенистый сад, выходящий на реку. Особенно хорошо там детям – есть, где поиграть в прятки.
Когда болезнь отступает – Гончаров в ударе. Под впечатлением непогоды, в письме пародирует штампы символистской поэзии: «Ни благорастворения воздухов, ни изобилия плодов земных, а токмо
Ветры ревущие, душу гнетущие,
Волны кипящие, сердце мятущие,
Громы гремящие, хляби отверстые,
Потоки льющие, страждущих злющие».
На пляже он появляется всё реже. Но стоит только выйти, как «он становился объектом всеобщего внимания: все шушукались, переглядывались, толкали друг друга, забегали вперёд и пристально смотрели на Гончарова, который гулял несколько тяжеловатой, но тихой и размеренной походкой».
Писатель перенёс два апоплексических удара, но «хвосты» его миновали. А воспаления лёгких не пережил. «Я посетил его за день до смерти, - сообщал Кони осенью 1891-го, - и при выражении мною надежды, что он ещё поправится, он посмотрел на меня… и сказал твёрдым голосом: «Нет, я умру! Сегодня ночью я видел Христа и он меня простил…»
Большую часть своего имущества Гончаров завещал детям покойного слуги. К тому времени они уже «вышли в люди». Саня успешно окончила педагогическое училище, Лена – гимназию.
…Давно нет ни дач, ни дуббельнского вокзала, помнящих писателя. И всё-таки, когда гуляю вдоль моря, невольно ловлю себя на том, что внимательно вглядываюсь в лица прохожих. Однажды в вечерний час даже перехватило дыхание: по берегу не спеша шёл пожилой грузный человек в котелке. «Здравствуйте, Иван Александрович», - захотелось сказать мне.
