…Я стою около белого двухэтажного домика. Он чуть возвышается в дюнах, за которыми виднеется море, и издалека напоминает белый кораблик, плывущий по волнам. Совсем рядом проходит железная дорога, проносятся машины по шоссе, а здесь царят покой, тишина, уединение. Качаются на ветру сосны, волны накатываются на берег. Кажется, ты один в целом мире... В этом домике в Дубулты, на улице Гончарова, всякий раз приезжая на Рижское взморье, останавливался известный советский писатель Константин Георгиевич Паустовский. Впервые Паустовский приехал в Латвию в январе 1955 года. Стоя у окна вагона, он видел присыпанные снегом поля, одетые серебром кроны сосен. Позже, вспоминая о первом ощущении при встрече с Латвией, Паустовский писал: «…при первой встрече я понял, что прелесть латвийской зимы и заключается в этом, как бы старинном, слегка потемневшем снеге, в этой серебряной мгле, в каком-то особенном уюте зимы, когда навстречу трещат камины и возникают под шум огня детские сказки и взрослые сны. С этим ощущением только что распустившейся сказки, с ожиданием мимолетных встреч, задевающих сердце, я ехал из Риги на взморье».

Ощущения не обманули писателя. «Я живу в маленьком доме на дюнах, — пишет он. — Всё Рижское взморье в снегу. Он всё время слетает с высоких сосен длинными прядями и рассыпается в пыль… Дом стоит у самого моря. Чтобы увидеть море, нужно выйти за калитку и немного пройти по протоптанной в снегу тропинке мимо заколоченной дачи. На окнах этой дачи еще с лета остались занавески. Они шевелятся от слабого ветра. Должно быть, ветер проникает сквозь незаметные щели в пустую дачу, но издали кажется, что кто-то подымает занавеску и осторожно следит за тобой. Море не замерзло. Снег лежит до самой кромки воды. На нём видны следы зайцев… Иногда дикие гуси, прилетевшие в этом году слишком рано, садятся на воду и кричат. Тревожный их крик далеко разносится по берегу, но не вызывает отклика — в прибрежных лесах зимой почти нет птиц… Днём в доме, где я живу, идёт привычная жизнь. Трещат дрова в разноцветных кафельных печах, заглушённо стучит пишущая машинка, молчаливая уборщица Лиля сидит в уютном холле и вяжет кружево. Всё обыкновенно и очень просто. Но вечером кромешная темнота окружает дом, сосны придвигаются к нему вплотную, и когда выходишь из ярко освещенного холла наружу, тебя охватывает ощущение полного одиночества с глазу на глаз с зимой, морем и ночью…»

 Дни, проведенные в Дубулты, стали для Паустовского своего рода «болдинской осенью». «За полтора месяца сделал столько, что в Москве для этого понадобилось не меньше восьми месяцев… Мною в Дубултах были написаны рассказ „Ночной дилижанс“ и две статьи о Пришвине и Фридрихе Шиллере», — напишет он в книге отзывов Дома творчества писателей.

Здесь же был создан итоговый труд Паустовского — книга «Золотая роза». Написана она была, как он сам признавался, одним дыханием. Одна из новелл — «Надпись на валуне» — посвящена латышским рыбакам. «… к западу, в сторону Вентспилса, за слоем мглы есть маленький рыбачий поселок. Обыкновенный рыбачий поселок с сетями, сохнущими на ветру, с низкими домами и низким дымом из труб, с черными моторками, вытащенными на песок, и доверчивыми собаками с косматой шерстью. В поселке этом сотни лет живут латышские рыбаки. Поколения сменяют друг друга. Светловолосые девушки с застенчивыми глазами и певучим говором становятся обветренными кряжистыми старухами, закутанными в тяжелые платки. Румяные юноши в щегольских кепках превращаются в щетинистых стариков с невозмутимыми глазами. Но так же, как и сотни лет назад, рыбаки уходят в море за салакой. И так же, как и сотни лет назад, не все возвращаются обратно…»

В море около поселка лежит громадный валун. На нём высечено: «В память всех, кто погиб и погибнет в море». Когда Паустовскому перевели надпись, она показалась ему чем-то вроде эпитафии. Однако знакомый — латышский писатель — не согласился с этим. «Это очень мужественная надпись, — объяснил он. — Она свидетельствует, что люди никогда не сдадутся и, несмотря ни на что, будут делать свое дело. Я бы поставил эту надпись эпиграфом к любой книге о человеческом труде и упорстве. Для меня эта надпись звучит примерно так: «В память тех, кто одолевал и будет одолевать это море».

После первого приезда писатель еще не раз бывал на Рижском взморье. Но никогда летом — зимой или ранней весной. Именно в это время работалось особенно хорошо. «Всё в Дубултах — тишина, легкое одиночество, пустынная Балтика, дюны, приморские сосны и самый уют латвийской земли — очень помогают писать», — сообщает он в одном из писем.

Впоследствии он часто вспоминал время, проведённое на взморье. «Как мне не хватает Дубултов, разговоров с вами, снежного моря, лукавых глаз Гранина», — писал он литератору Миндлину, отдыхавшему с ним зимой 1957 года.

В письмах к директору Дома творчества писателей в Дубулты Михаилу Бауману Паустовский говорил: «Всё время мечтаю попасть, наконец, в Дубулты, где так хорошо и жить и работать».

Паустовский изъездил много мест бывшей большой страны, но где бы он ни был, никогда не забывал гостеприимной Латвии. «Если можно быть благодарным республике как человеку, то эту благодарность к Латвии я всё время ношу в сердце».

Жаль, что Латвия не ответила взаимностью. На доме, где останавливался Паустовский, нет мемориальной доски в его память, да и в музее истории Юрмалы о нём ни строчки. Там в почёте другие кумиры.