В августе 1961 года в Юрмале в санатории «Белоруссия» отдыхал знаменитый физик, будущий лауреат Нобелевской премии Лев Давыдович Ландау. В ту пору санаторий размещался не в высоком солидном корпусе, а в небольших обветшавших двухэтажных домиках, разбросанных по обеим сторонам шоссе. Когда-то, в довоенные времена, это были дачи, одна вроде бы даже принадлежала японскому послу, потом их приспособили для лечения и отдыха.
«По пути в регистратуру мы увидели такую сцену, - вспоминал один из отдыхающих, минчанин Борис Михайлов. – Двое подвыпивших парней пристают к немыслимо худому, непрезентабельно одетому мужчине с шапкой всклокоченных седых волос. Еле держась на ногах, они пытаются сорвать с лацкана его пиджака Золотую Звезду Героя Труда. Мы, естественно, вступились.
- Чего они к Вам пристали? – спросил я незнакомца после того, как пьяницы ретировались.
- Понятия не имею. Очевидно, хотели установить справедливость. Уж больно мой внешний вид не соответствует их представлениям о героях.
Действительно, одет незнакомец был весьма простецки: воротник клетчатой рубашки поверх пиджака, мятые, давно не знавшие утюга брюки, дешёвые туфли-сандалии.
- Лев Давыдович, - представился он, с улыбкой протянув руку. – Можно просто Лев. А ещё лучше – Дау. Так меня все зовут».
В санатории «Белоруссия» летом лечились главным образом пожилые люди, в основном гипертоники. Молодёжь, естественно, предпочитала крымское побережье. Однако в тот год в Юрмале подобралась и небольшая молодёжная компания. Ландау настолько органично вошёл в неё, что никто не обращал внимания на его возраст. В 1961-м ему шёл 54-й год, но это был человек, казалось бы, неподвластный времени. Энергичный, весёлый. Ему была присуща какая-то безотчётная радость жизни.
Когда он встретился после ужина со «спасателями», с ходу предложил: «А не сходить ли нам сегодня куда-нибудь в ресторанчик?»
В ту пору самым модным считался «Лидо» в Майори. По вечерам там шла концертная программа, что в те времена было редкостью. Туда и отправились. Пешком. А это километров пять.
Ландау шёл быстро, стремительно. Всю дорогу рассказывал какие-то забавные истории. Сообщил, между прочим, что любит весёлую, дружную компанию и не терпит зануд. Он даже всех их поделил на несколько классов. Были там «моралинники», выделяющие «продукт» морали – моралин, и «постники» - вечно расхаживающие с постным , чем-то недовольным видом.
Степенный швейцар поначалу заявил, что в ресторане свободных мест нет, но, увидев на лацкане пиджака Ландау Золотую Звезду, извинился и сообщил, что постарается что-нибудь сделать. В конце концов, нашёлся столик неподалёку от эстрады, где под потолком медленно вращался зеркальный шар. Компания заказала вино и фрукты, чем, конечно, сразу огорчила официанта: дохода не жди.
Заиграл оркестр. Появились первые танцующие пары. Дау танцевать не стал, он принялся сочинять истории о тех, кто танцует, проявляя при этом завидную наблюдательность.
Вскоре это занятие ему надоело. Вместе с ними из санатория пришли две симпатичные девушки. На них он и переключил своё внимание.
- Обожаю красивых женщин, - сказал Дау. И тут же стал декламировать стихи.
Кто объяснит, что значит красота,
Грудь полная, иль стройный гибкий стан,
Или большие очи? – Но порой
Всё это не зовём мы красотой.
Уста без слов любить никто не мог;
Взор без огня – без запаха цветок!
«Чьи стихи?» - спросил Дау. Правильно никто не ответил. Пришлось это сделать ему самому. «Лермонтова. Его юношеская лирика. Это один из самых любимых моих поэтов. А теперь посмотрите, как много в этом зале людей со взором без огня. Человек по своей природе ленив и часто даже пальцем о палец не ударит ради любви. Видите, сколько здесь лентяев? Они совершенно равнодушны к женщинам, а ведь в мире нет ничего прекраснее любви».
На эстраду вышла какая-то безголосая певица. Песни её были на редкость тусклые, невыразительные. «Вряд ли эта женщина кого-то зажжёт, - сказал Дау. – По-моему, нам пора домой».
По дороге в санаторий он стал рассказывать о том, с каким блеском изобретательности и остроумия проходили семинары у знаменитого датского физика Нильса Бора. Ему довелось бывать на них в начале 30-х годов. Эти семинары или коллоквиумы, а проще говоря встречи единомышленников, устраивались обычно зимой на каком-нибудь курорте, пустующем в это время года. Молодые, жизнерадостные энтузиасты съезжались туда из разных стран Европы подискутировать, а вернее, как сказал Ландау, «потрепаться». Основное правило – никакой серьёзности. Любая, самая сложная проблема должна быть сформулирована в юмористическом тоне, чтобы вызвать дискуссию.
Ландау не любил одиночества. Если отправлялся на прогулку, ему был необходим попутчик. Не раз в этой роли оказывался тот самый спасатель – Михайлов. Чаще всего ходили к маяку, который стоял у устья Лиелупе. Ландау во время прогулки нередко принимался читать стихи. Читал монотонно, нараспев, как читают поэты. Под ласковый, чуть слышный шорох волн звучали строки баллады Жуковского:
До рассвета поднявшись, коня оседлал
Знаменитый Смальгольмский барон;
И без отдыха гнал, меж утёсов и скал,
Он коня, торопясь в Бротерстон.
Что касается советских поэтов, то когда зашла об этом речь, он сказал: «Знаете, я старый «симонист» - поклонник Константина Симонова. В годы войны его поэзия была мне ближе всего, он хорошо понял душу народа».
Как-то он сказал, что любит театр, но только если на сцене происходит реальное действие. Не терпит балет, а уж тем более бессмысленна, по его мнению, опера.
1961 год, как известно, был годом выдающихся успехов советских учёных в освоении космического пространства. В апреле состоялся полёт Юрия Гагарина, а в августе в космос отправился второй космонавт – Герман Титов. Внимательно прослушав сообщение об этом, Ландау стал его комментировать. Он сказал, что уже этот полёт позволит вплотную приблизиться к стартам на Луну. Такое тогда всем казалось фантастикой, но Дау говорил об этом страстно и убедительно.
… Август в тот год даже для Прибалтики выдался на редкость дождливым. В прогнивших от старости домиках было сыро и холодно, купаться в море могли только люди закалённые. Ландау к таким не принадлежал и в конце концов затосковал, позвонил в Москву, попросил в Академии наук путёвку на юг. И вот уже бежит он навстречу «спасателям» радостный, складывает, как мусульманин, ладони на груди, а потом разводит руки в стороны и машет ими, словно птица: «А я завтра улечу, как птичка… А я завтра улечу, как птичка», - повторяет без конца, радуясь, словно ребёнок.
Наутро он уехал. Пробыв в «Белоруссии» три недели. А четыре месяца спустя, в январе 1962 года, из Москвы пришло известие о том, что, направляясь к ученикам в Дубну, Ландау тяжело пострадал в автокатастрофе. На скользкой от гололедицы дороге водитель «Волги», в которой он ехал, не справился с управлением и в машину врезался грузовик. Весь его страшной силы удар пришёлся на Дау. Он получил многочисленные ушибы мозга, рану в лобно-височной области, перелом свода и основания черепа. Была сдавлена грудная клетка, повреждено лёгкое, сломано семь рёбер, переломан таз.
Медики трижды возвращали его к жизни, но смерть отступать не хотела. У Ландау начался отёк мозга и всего тела. Но врачи узнали, что в Лондоне и Праге есть препарат, который иногда спасает больных с тяжёлыми травмами. Об этом сообщили академику Капице и он незамедлительно послал телеграммы физикам: англичанину Блеккету, французу Бикару и датчанину Бору. Нужное лекарство отыскали в Лондоне, но физики опаздывали к рейсовому самолёту в Москву. Когда в аэропорту узнали, о чём идёт речь, самолёт задержали на целый час…
Осенью 1962 года Ландау застала в больнице большая награда. Он получил Нобелевскую премию по физике. Нобелевскому комитету впервые пришлось нарушить традиции и вручить премию не в Стокгольме, а в Москве, в стенах больницы…
После той страшной аварии он прожил ещё шесть с лишним лет. Научился ходить, отметил своё 60-летие. Получил Ленинскую премию за создание многотомного, поистине энциклопедического курса теоретической физики. Но болезнь не отступала. Пришлось срочно делать операцию. Первые три дня всё шло хорошо, появилась надежда на выздоровление, однако потом поднялась температура, стало сдавать сердце. 1 апреля 1968 года Лев Давыдович Ландау умер. Последние слова его были: «Я неплохо прожил жизнь. Мне всегда всё удавалось».
