Рижское взморье последнего предвоенного десятилетия – накануне Первой мировой – сохранилось не только в газетных репортажах «Рижского вестника», старинных путеводителях и открытках. Поэты Серебряного века, писатели, гостившие здесь на рубеже столетий, оставили воспоминания об увиденном. Кто-то – несколько строк в записной книжке, абзац в дневнике. Другие – статьи и очерки. Вместе получается документальный образ исчезнувшего взморья.
Поэт Иннокентий Аненнский приехал на взморье оказией – через пару дней уезжал дальше, в первую заграничную поездку. Вот что пишет в записной книжке: «Рига – широкая Двина и тихий Аа (Лиелупе), похожий на озеро по дороге в Майоренгоф… Мало красивых женщин. Толстые, круглые лица, короткие платья. Дети ужасно часто улыбаются. В Майоренгофе на море некрасивы кабинки, точно могилы. Вчера на море видел аквамариновый цвет, но чаще всего цвет матового серебра. Тележки продавцов с звоном. Масса пансионов в Майоренгофе…»
Его коллега по поэтическому цеху, тоже представительница Серебряного века, Надежда Павлович в восторге от взморья. Ей было семь лет, когда родители впервые сняли дачу в Ассерне. «…Я увидела чудо – синее, живое, что-то рокочущее на своём языке, и тёплую белизну песчаного берега, слегка наклонённые сосны. Первый завтрак – молоко и маленькие золотистые рыбки. Мама и сестра пошли на пляж. Там были женщины и лишь один мужчина, мерно шагавший вдоль берега. Вдруг раздался вопль: «Городовой, уберите мужчину!» И городовой двинулся к дерзновенному. По незнанию или по бесстыдству, спустившемуся с дюны на пляж. В море через три мели устремлялись деревянные серые мостки с кабинками и лесенками в воду. Это портило пейзаж, но было удобно. Сразу можно было спуститься на любую глубину. А утро делилось на мужские и женские часы. Только городовой был не в счёт и времени неподвластен».
Из таких купальных мостков выходили в воду.
Осипу Мандельштаму, который тоже первый раз побывал на штрандте ребёнком, запомнился «граммофон дачной разноголосицы». «В Майоренгофе, у немцев, играла музыка – симфонический оркестр в садовой раковине – "Смерть и просветление " Штрауса. Пожилые немки с румянцем на щеках, в свежем трауре. Находили свою отраду. В Дуббельне, у евреев. Оркестр захлёбывался патетической симфонией Чайковского, и было слышно. Как перекликались два струнных гнезда… Широкие, плавные, чисто скрипичные места Чайковского я ловил из-за колючей изгороди и не раз изорвал своё платье и расцарапал руки, пробираясь бесплатно к раковине оркестра…»
Леонид Андреев приехал на взморье зрелым мужем. Итогом месячного отдыха стали путевые очерки, которые были опубликованы в журнале «Курьер». Вот Дуббельн «до последней частицы воздуха насыщен евреями. Они торгуют, купаются, чисто библейскими фигурами разгуливают по штрандту и , кряхтя, живут друг на друге. Дело в том, что Майоренгоф, Карлсбад (Пумпури, Меллужи) и Ассерн составляют частную собственность барона Фиркса, а так как ни один барон немыслим без своей фантазии, то и владелец этих дачных мест совершенно закрыл доступ евреям на свою территорию. Не только быть арендатором участка, но даже переночевать в гостинице еврей не имеет права».
А это «нееврейские посёлки». Каждый вечер, часов с семи весь берег, по-здешнему штрандт, покрывается гуляющими, экипажами, велосипедистами, амазонками. Причём чем ближе к Майоренгофу и Эдинбургу (Дзинтари), тем аристократичнее и расфуфыреннее публика… В самом Майоренгофе есть несколько садов с музыкой. Концертами и всякими увеселениями, и главная улица с богатыми магазинами и всё тою же нарядной толпой…»
Летом 1914-го всё это неожиданно закончилось. Ушли в прошлое не только симфонические оркестры, амазонки и расфуфыренная публика, поэты и приват-доценты – исчезло само «русское взморье». Вот каким увидел его в те последние месяцы профессиональный военный - поэт Юрий Гончаренко-Галич: «Припоминаю эти дни на взморье. Сезон был исключительно удачен. Была на редкость жаркая погода. Наплыв приезжих из Петербурга, Москвы. Со всех концов России, даже заграницы был чрезвычайный. Шла рижская олимпиада и гонки на реке Аа. С утра до поздней ночи весь пляж наполнен был нарядною и оживлённою толпой, кабинками, купальщиками, купальщицами.
В песке возилась детвора. Фланировали щеголоватые морские офицеры стоящей в Риге крейсерской эскадры. Из эдинбургского курзала доносились звуки модного «Пупсика». Был полон морской павильон, и на скамейках ворковали пары. А на площадке, под открытым небом, вальсировали барышни и молодые люди, и сыпался дождь серпантина и конфетти… Война казалась кощунственной и невозможной. Но вечером меня нагнал встревоженный гусарский офицер: «Полк возвращается из Икскюля (Икшкиле) на зимние квартиры…Объявлена мобилизация!»
Кстати, в 1930-е Юрий Гончаренко-Галич стал известным публицистом газеты «Сегодня». В 1940-м. после прихода в Ригу красных, его вызвали в НКВД и предложили сотрудничать. Дали два дня. Генерал русской армии застрелился. Это к тому. Что любое предательство у нас сейчас часто объясняют обстоятельствами. Не было, дескать, выбора. Выбор всегда есть.
